Посвящается Кеннету Коху, великому американскому поэту.

 

Все кто пишет, знают, что такое в стихотворение первая строка: это входная дверь, пароль, код, та одежда, по которой тебя примут, хотя проводят по душе. Первая строка указывает не путь, нет, но только источник из которого разовьется, возможно, разовьется свет. Начать, это уже почти закончить, иногда достаточно только начала, а потом:

«... и только тогда было время вдохнуть глоток свежего воздуха в ночь

до того момента, как немыслимая процессия снова двинулась

вниз по пурпурному шоссе... »

Мы никогда заранее не знаем, что будет там внизу этого пурпурного шоссе. Когда переводчик садиться за это, скажем, таинственное дело, проблемы первой строки не существует. Она решена за тебя и если этот стих для тебя и наступило твое время.

«...Дрессировщик слонов был на вершине счастья.

Он заговаривал со всеми, мимо кого проходил.

От головокруженья он не знал, что говорит,

это не заботило его - его слоны на арене!

Они медлительно выходили на песчаный ринг...»

Да. так вот, ты на ринге, в этом круге все известно, перед тобой программа выступления целиком с началом и концом. Этот круг ринга на другом языке, это послание, чей ритм уже известен. Тебе дана свобода любого жеста над этой партитурой, которую предстоит сыграть только один раз. Можно сыграть лучше или хуже, но твое преимущество, что это музыка свершилась и в свершенном в другом языке ты можешь привнести немного своего таланта, но если он у тебя еще есть, ты можешь добавить или убавить, но если повезет и ты в чистой рубашке и умыт, то ты сможешь соединить свершенный порыв и свой, возможно, новый. Вдохновленный не своим озарением у тебя есть редкий шанс пережить еще раз сотворение уже сотворенного и повторность дает неописуемое счастье попытаться сделать лучше и пронзительнее то, что на твоем языке никогда не звучало.

Кто ты за этой партитурой? Талантливый или не талантливый исполнитель? Remaker ищущий славы? Или только тоска сбывшегося увлекла тебя и гонит тебя с этой партитурой в руках в то, что почти не может сбыться? То счастье, которое охватывает тебя, когда подлинность другого языка ты претворяешь в реальности своего или иногда тебе удается превзойти оригинал и ты, замерев, таешь в волнующей анонимности своего авторства. Да, ты закрыт, ты спрятан под чужим именем, но в чужом потоке серебристого ручья тебе вдруг удалось увидеть раздробленное отражение своего лица и ты мчишься от него в поля, где молочные коровы ласково мычат в заходящих лучах солнца и ты вечный мальчик торжественно спрятавшийся от ищущих тебя родителей. Тебе дано счастье петь дуэтом, подпевать, но никто тебя не видит, ты надежно укрыт от прямых взглядов. Иногда «ты карлик на плечах великанов», а иногда ты сам великан, прозрачный как стекло великан, человек-невидимка. Тот плащ, который делает тебя невидимым соткан из самых волшебных трав и паутинок, на нем яркие бабочки и юркие маленькие паучки - земляные охотники.

Они мои друзья и мои вечные родители. Уже нет Кеннета Коха, но в мире партитур он не уходил, он зашел и он всегда там. Я мечтал когда-нибудь его увидеть, великого американского поэта, но я же видел его и говорил с ним не раз, мы вместе с ним писали стихи и вместе ходили в цирк. Он написал для меня «В любви с тобой» входящий в мой цикл «Одуванчики», или это его цикл... не помню... кажется я перевел свой на язык Кеннета. Нет, нет, говорит Кеннет, «В любви с тобой» написал для твоего цикла Дэвид Лоуренс. Я молчу... я припоминаю...

Это везение, что когда холодно и не уютно, я всегда могу зайти к нему, он рядом, а если лень идти – я могу посмотреть на его фотографию в Интернете. Мы с Кеннетом любили одну и туже девушку с пушистой прической, с головой как одуванчик и мириады одуванчиков теперь с нами. Я иногда забываю что Кеннет мой отец, что он заметно старше меня, но ведь это счастье дружить со своим отцом и я не редко вспоминаю, как он рассказывал мне, как он сидел в крахмальном футляре рубашки и представлял смешной путь по городу моей матери, а еще он спросил меня: «Этот голубой поток, что мчится мимо тебя, не переведен ли он с русского?»

Сегодня я сижу «на краю суши выходящей из моря», я совсем один, мне не хватает Кеннета, сегодня я не знаю где он, но я знаю, что мы скоро встретимся на тех лугах. Я пишу эти строки и плачу по своему отцу, по голосу, который теперь я услышу не скоро. Кеннет уехал в америку, но меня туда не пустили и я не смог его увидеть и рассказать, что я послушный сын, что я хожу в цирк и вижу его теперь другими глазами, что мне есть что сказать. Но тем не менее, Кеннет смог передал мне свои партитуры через Шамшада и теперь я могу играть музыку Кеннета.

Бац! -Ударила мухобойка! Мистер Уоткинс, управляющий цирком оглядел комнату

«Черт возьми! Черт возьми этих мух!»

Я вижу белую фигуру на ветке. Мне тринадцать лет. Сейчас придет Кеннет и принесет мне яблоко и целый ящик апельсинов. Мы будем с ним сидеть всю зимнюю ночь и улыбаясь молчать. Мое детское счастье не будет знать пределов, иногда я буду оглядываться на елку.

«Что есть смерть в цирке? Это зависит от того, был ли прыжок.
Тогда, если слоны все еще там, отче мой!, мы еще не все потеряли. О сладкий сильный запах животных, что смеется над смертью! Смертью! Смертью! Мы подобны частичкам калейдоскопа, но какие страсти обуревают нас! больше чем берега и ржавее чем гарпуны.» - После своей речи старый циркач сел.

Сегодня, когда я затерян в Ташкенте, бережная неторопливость Кеннета ведет меня по дороге покрытой следами от цирковых повозок, а иногда я могу сесть в машину и за 1 час доехать до города Бутон Розы, что в штате Небраска.    Я могу зайти в закусочную, где мы как-то сидели с Кеннетом, это было после обеда, это было после времени сна.

Долог путь обратно в город. «Цирковые девушки сформировали кортеж, они стоят в ряд в желтом и белом свете солнца» ... я еду между тополей окружающих дорогу. Нечем заполнить пустоту в сердце и не утолить тоску о несостоявшейся встрече.

 

8 февраля 2006